Браточкин: «Раньше говорили, что из Беларуси невозможно сделать Северную Корею, а сейчас мы видим, сколько стало авторитаризма»

В рамках спецпроекта Истоки «Салідарнасць» анализирует национальный характер и пытается найти ответы на вопросы о том, кто такие беларусы, чем мы отличаемся от других, и какая судьба ждет нашу нацию.

Сегодняшний собеседник — историк, научный сотрудник кафедры публичной истории Фернуниверситета в Хагене (Германия), член Беларуского Института публичной истории Алексей Браточкин.

Про то, каких беларусов пытается создать Лукашенко и почему удался проект «советский беларус», читайте в первой и во второй частях нашего интервью.

— Сегодня очень многие беларусы оказались за пределами страны. Насколько фатален этот процесс?

— Все зависит от времени. Например, после событий «пражской весны» 1968 года люди также выезжали из Чехословакии, а потом часть этой политической эмиграции стала возвращаться уже после «бархатной революции» 1989-го. Но оказалось, что приехали они совсем в другую страну (вернее, это были уже две страны), где их мало кто ждал. И многие не смогли найти себя и уехали обратно. То есть это не было таким триумфальным возвращением.

С другой стороны, есть успешные примеры, когда после распада СССР люди возвращались в страны Балтии, а эмигрант Валдас Адамкус даже стал дважды президентом независимой Литвы. В Россию также вернулись несколько «невозвращенцев».

Сегодня пространство в Беларуси полностью зачищено, негосударственные СМИ с трудом работают, они все за пределами страны, в итоге мы плохо знаем, какие процессы происходят в обществе, какова их динамика.

Но понятно, что общество меняется, и что будет потом, сказать сложно. Хотя в любом случае уже сейчас понятно, что это не будет возвращением в какую-то очень условно «позитивную» точку, в эти пару недель свободы августа 2020 года. Туда не вернется уже никто.

— А возможно ли строить нацию, находясь по другую сторону границы?

— Тут вопрос в том, как люди, которые уехали, будут сохранять свою идентичность. С одной стороны, мы, находясь в других странах, стали в каком-то смысле даже большими беларусами, чем были в стране. Потому что за границей ты ощущаешь себя не местным и уже скорее стоит вопрос, что делать с этой ностальгией, с этой беларускостью. Как пишут исследователи, изначальная идентичность в эмиграции может стать нужной, а может случиться и обратный процесс.

Я вижу, что многие люди переходят в повседневной жизни на беларуский язык. Учат польский или литовский язык, но при этом ходят на беларуские мероприятия, покупают беларуские книжки, сохраняют для собственных детей возможность побыть в этой беларуской языковой среде. Речь идет и о тех, кто говорит на русском.

Интересно и то, что события 2020 года как бы реанимировали идентичность диаспоры. Потому что до этого беларуская эмиграция была, скажем, такой неочерченной, неопределившейся. Возможно, из-за того, что она ранее была в основном экономической, по политическим мотивам люди уезжали скорее в индивидуальном порядке.

Но 2020 год создал этот поток, в котором пока что есть общая точка отсчета, какие-то общие ценности. И в итоге диаспора превратилась в реальную беларускую диаспору.  Возникли новые объединения, они пытаются сейчас сохранять эту беларускую повестку.

— Вы сказали, что очень многое зависит от времени, когда произойдут перемены. А с чем эти перемены могут быть связаны? Откроется ли для беларусов в обозримом будущем новое окно возможностей?

— Историки — это люди, которые рассуждают о прошлом, а не о будущем.

— А что показывает наше прошлое? Меняла ли что-то глобально, например, смерть диктатора? Что вообще может дать толчок для перемен?

— В прошлом было разное. Был опыт 1989-1991 годов, когда Советский Союз исчез практически ненасильственно для Беларуси, в отличие, например, от того же Нагорного Карабаха, трагедии в Вильнюсе, Тбилиси и т.д.  А вот ненасильственные выступления 2020 года привели к масштабному насилию со стороны режима, он не исчез.

Исторический опыт не повторяется, он уникален каждый раз. Поэтому сложно проводить какие-то аналогии.

Когда я говорил о переменах в стране, я имел в виду, что сейчас происходит определенная социальная динамика. Любое общество меняется. Но проблема в том, что нельзя точно понять, каким образом происходят эти изменения.

Вот раньше говорили, что из Беларуси невозможно сделать Северную Корею, но сейчас мы видим, насколько много стало авторитаризма, причем во всех сферах.

Многое будет зависеть от устойчивости самого режима. Да, политический режим в Беларуси очень персоналистский. И, конечно, важно, что будет с транзитом власти, когда умрет лидер. В Казахстане, что интересно, уже при жизни Назарбаева стало меньше Назарбаева. Но при этом превратилась ли страна в более свободную — это большой вопрос.

Выход из авторитаризма не может быть таким волшебным, что раз — и все. Это будет довольно болезненно. Опять же, возникают вопросы люстрации, наказания за насилие, которое было в 2020 году, и прочие проблемы.

— А внешние факторы как могут повлиять?

— Если говорить о внешних факторах, то это, конечно, фактор России и войны в Украине. Если сейчас, например, будет заморожен российско-украинский конфликт, то, конечно, ситуация в Беларуси тоже будет заморожена. В этом случае нас ждет медленная авторитарная деградация, чего очень хотелось бы избежать.

Мы уже наблюдаем этот процесс. Вот, с одной стороны, уничтожается все то, что, по мнению государства, привело к протестам, но одновременно ничего взамен не появляется. Мы не видим какой-то альтернативы организациям гражданского общества, которые обеспечивали динамику.

Например, было креативное пространство «Имагуру» в Минске с их стартапами. И что? «Имагуру» уничтожили, а стартапы не появились. Разного рода площадки уничтожены много где.

— А насколько, как вам кажется, устойчив беларуский авторитаризм?

— У авторитарной модели тоже есть свои пределы. Парадокс в том, что, с одной стороны, авторитаризм — это давление, а с другой — авторитаризм сам нуждается в поддержке, мобилизации. И для этой поддержки надо открывать какие-то каналы.

И тут вопрос: насколько сейчас внутри Беларуси политический тупик? С моей точки зрения, скорее, тупик. Я не вижу, чтобы авторитаризм изобретал что-то такое новое. Изобретаются новые методы давления, они становятся цифровыми, камеры вешаются везде, интернет просматривается, лайки контролируются — но насколько это прогресс?

Я вижу два сценария дальнейшего развития событий. Первый — это замораживание ситуации еще лет на десять (или сколько там потребуется этому дуэту из двух вождей). Тут многое будет зависеть от того, что будет происходить в России и Беларуси, кто из диктаторов умрет первый, как будет происходить транзит и так далее.

А второй сценарий — что ситуация в силу каких-то обстоятельств начнет меняться очень быстро. Каких — сказать пока сложно.

— Но в любом случае получается, что наша судьба во многом зависит от внешних факторов.  А что-то мы можем делать сейчас сами, чтобы как-то повлиять на наше будущее, приблизить перемены?

— Какие бы ни были внешние обстоятельства, мы все равно внутри этих обстоятельств живем. И вынуждены каждый день делать свой выбор.

Для тех, кто в Беларуси, мне кажется, этот выбор очень сложный. Но надо хотя бы остаться самим собой, попытаться быть профессионалом в той деятельности, которую выбрал.

Есть исследования поведения людей в авторитарных режимах, диктатурах ХХ века, например концепция «Eigen-Sinn» немецкого историка Людтке и других: это о том, что даже в самых непростых условиях люди проявляют «упрямство», «своеволие», не хотят подчиняться, хотя открыто это демонстрировать невозможно.

А перед теми, кто выехал, стоит большая задача. Диаспоры должны создавать и убеждать других, что есть альтернатива тому порядку, который внутри Беларуси. Потому что беларуский авторитаризм держится на пропаганде, что может быть только так и никак иначе. И задача диаспоры — показать, что есть какие-то иные способы ведения политики и развития страны.